А что же я скажу теперь? Как оправдаюсь — кого я ему в отцы выбрала?
В дом заходила, радуясь, что меня никто не увидел. а потом вспомнила… видел один. Оглянулась, виновато вздохнула…
— Ко-онь? Ты прости… за глупые сопли. Возле меня такого насмотришься…
— Да ладно… — глухо отозвался тот, — подбери их и забудь. Микей вон… толковый был мужик и серьезный…
Я вначале удивилась, а потом поняла — про Микея. Воин, спасший наши жизни. Сильный, достойный человек, которым можно гордиться. А еще он дал имя сыну… так чего это я?
Глава 14
Дома ноги понесли меня к Мастеру, но я остановилась на полпути, опять не решившись беспокоить его. Забрала сына из-под опеки стражников и попросила отвезти нас в город на торжище. Я давно хотела купить ему теплой одежки. За это лето он вытянулся, выбегался, почти сошли на нет пухлые перевязочки на ручках и ножках — сын рос. Любил и умел уже говорить, хоть и не всегда еще понятно. Его рот закрывался только от усталости, да жуя еду. Вопросы сыпались на всех, как яблоки под ветром. Что это, а что то? Почему так, а не эдак? Хорошо, что ответчиков было много, а то и не знаю…
Для покупок сегодня был не лучший день. Новые обозы должны были подойти к празднику начала осени. Это будет только через седьмицу, но ждать богатых ярмарочных дней не хотелось. Побродив между немногими торговыми рядами, заглянув в лавки, мы прикупили Зоряну новые теплые штаны, пару обувки и небольшие детские гусельки. Эта поселковая музыка теперь зазвучит в нашем доме. Шума от них будет много, но это занятие было новым для него, а значит, и займет на дольше.
Вернувшись домой, мы застали там знакомую прислугу из дворца. Она передала, что хозяйка просила меня быть у нее сегодня к вечеру. А если мне что-то помешает, то она с моего разрешения подойдет сама. В голову пришло одно — будет просить молчать об увиденном. Я отослала сынка к деду и повернувшись к посыльной, ответила:
— Передай, что я нынче скорбна животом — сильно маюсь. Не знаю даже — пройдет ли до завтра? Очень сильно жалею, скорблю даже об этом. И еще скажи — у меня язык не длинный.
Прислуга смотрела на меня с неверием, но не ответила ничего и ушла. Больше никто не приходил и никуда меня не звал. Уложив сына спать, посидела еще возле его кроватки… Люлька давно стала мала ему и стояла теперь в углу нашей с ним комнаты. Тяжеленькая, сделанная из светлого дерева, с искусно вырезанными на округлых боках оберегами, она не подходила к этому дому. Но грела душу, напоминая о дарителе. Сынок складывал туда свои игрушки, качал в ней любимую матерчатую собаку в полотняных штанах. Люлька продолжала верно служить.
А в голове сновали мысли — правильно ли я поступила, ослушавшись ее? Правильно ли сделала, дав понять, что для меня ее слово не указ, напоказ не подчинившись, сказав заведомую неправду? Правильно. Хотя после было тяжко — эта неправда осела внутри грязью, причиняя душевное неудобство. Фэйри во мне противилась лжи. Я противилась ей. Потому что терпеть рядом эту… Дарину, было не в моих силах. И кривить душой, улыбаясь ей, я просто не смогла бы. Мною движет не гордыня, я знаю свое скромное место. Но она свое занимала, по моему разумению, не по праву. У достойного правителя, которого так хвалил Мастер, и жена должна быть достойной. Тогда я с радостью признала бы ее власть надо мной и главенство.
Про Юраса я старалась не думать вовсе. Это было мое прошлое, яркое воспоминание из еще детской жизни. Хорошее, дорогое для меня, но что о нем жалеть, если потом случилось много чего, что потихоньку затирало его, вымывало из моей памяти? Воспоминания колыхнулись и всплыли, когда я увидела его. Защемило сердце от его вида, затопила обида от того, что и правда — не помнит ничего. Ну, так это и к лучшему. Так было проще для меня.
На следующий день после обеда я уложила сына спать и вместе с ведуном сидела в небольшом тихом зале и читала книгу. Речь в ней шла о Змеином крае или лесе, что простирался рядом с Великими Болотами. Там, где уже уходил в сторону большой скальный массив, выступом вдававшийся в наши земли, начинались Болота. А там, где заканчивались они, и начинался этот лес. И для нашего государства эти просторы были почти утрачены, потому что там жили змеи. Лес кишел ими, а потому не было возможности охотиться в нем, рубить деревья на постройку жилищ, вывозить сушину на топливо, собирать травы, грибы и ягоды…
В дверь просунулась голова знакомого стражника, что теперь один оставался в нашем доме.
— Таша, там тебя зовут. Выйди и… может мне постоять рядом?
Он смотрел обеспокоенно, я подивилась этому, но отказалась. Мастер поднял голову от книги и опустил опять. Здесь, в этом доме, бояться было нечего. Я встала и вышла в просторную прихожую. Пол в ней был вымощен камнем, как и во всех зажиточных домах города. Вдоль стен стояли мягкие лавочки с гнутыми ножками. Отражали дневной свет два больших зеркала — у входа, и сбоку, между дверями в комнаты. В одном из них я сейчас видела себя — в светлой сорочке со скромной прорезной вышивкой в цвет. В короткой, по щиколотку, домашней юбке с повязанным на ней длинным полосатым передником с широким поясом. Косы свободно спадали на спину, в руках я продолжала держать недочитанную книгу — забыла оставить на столе.
А напротив меня, у входа в дом, стояли Тарус и Юрас. И, будь я прежняя, то первым делом испугалась бы — было чего. А сейчас просто вежливо спросила, как было здесь принято и как меня учили, обучая манерам:
— Чем обязана вашему визиту?
Вперед выступил Тарус с привычным уже для меня враждебным выражением на лице. Юрас смотрелся не таким опасным, даже немного растерянным. Ведун велел мне:
— Таша, покажи нам ребенка, где он?
Я сложила на груди руки и смотрела на него с усмешкой, тихо закипая внутри. Он повторил, и снова — с угрозой:
— Покажи отцу украденного у него сына!
Я скрипнула зубами и, стараясь говорить спокойно, медленно процедила сквозь зубы:
— Конь, выбрось их вон из моего дома! — взметнула юбки и ушла.
За спиной стояли грохот и ругань, дверь хряснула, едва не выбив лутку. Гневные голоса звучали уже на улице. Я прошла обратно к своему креслу, разложила на коленях книгу. Старательно разгладила дрожащей ладонью скомканную страницу, думая о том, что сам же гнал меня, сам велел не лезть к Юрасу. В чем же обвиняет сейчас? И… заплакала. Всхлипывала, задыхалась, заливаясь слезами, дыхание вырывалось со стонами… Мотала головой, пытаясь остановиться, но у меня не получалось…
Не плакала я давно, очень давно — годы. Как отплакала за Микеем, так и оставила это дело. Слезы не помогали ничему, ничего не могли исправить, и я стереглась их — они делали меня совсем слабой. А тут нахлынуло все разом, всплыло, перемешалось в душе… непонятная куча всего, чему трудно найти название и объяснение. Похоже было на то, что меня настигла новая слабость — жалость к себе. Старый ведун подошел ко мне, обнял мою голову и прислонился щекой к моей рыжей макушке. Стоял так, согнувшись больной спиной, пока я не стала смолкать, потом поцеловал в волосы и ушел обратно. Мы сидели и смотрели друг на друга.
— Не обижайся на них. А как же ты хотела? Украла — как есть украла, чего уж теперь? У него есть право хотя бы видеть сына, раз уж узнал о нем. Это все одно было делом времени — уж очень похож. Я заметил, что и мужики уже присматривались — узнавали в малом Стагмисовскую кровь. Забрать никому не позволим, это и так понятно. Но на уступку пойти придется.
— Пойду… сразу пошла бы, если бы не облаяли. По-людски со мной смогут — договоримся. Вы простите меня… я из вашего дома людей погнала, своим назвала.
— Так оно и есть. Твой он так же, как и мой, потому и….
А я вдруг стала вставать, потрясенно глядя на него. Эта сила Коня, то, как легко справился он со здоровыми мужиками… мысль, вспышка в мозгу — видение!
— Мастер! Тот степняк на коне! Не нужно охранять каждого ведуна, просто нужно следить за подходами к границе! Каждый воинский отряд — наш ли, их ли, возглавляется командиром. Он ведет за собой, он отвечает за всех, знает все. В нем залог воинского успеха и победы. Я видела, помню того — умный гад! Глаза, как острые бритвы. А так легко подох, мгновения… быстро. А что, если наши границы будут сторожить привиды? Не в замену страже, а для ее упреждения. И выбивать чужих вожаков, как они у нас ведунов выбивают?