Слушала, как он говорит со старшим в обозе и тихонько вздыхала — вот я и вышла в большой мир. А это мужской мир, мир мужчин. Вон как он начальствует надо мной — успевай только поворачиваться куда велит. Дома я была сама себе хозяйкой, в дела нашей семьи никогда не вмешивался даже Голова поселения. Ни дружили с нами особо, ни ругались, будто боялись заразиться нашей бедой…

Мужики уже замолчали и глядели на меня с ожиданием. Вздохнула опять и полезла на повозку. Ведун, похоже, неплохой человек — спас ведь, помогает. Немножко сердится, так это понятно — я задерживаю его, мешаю. А он все равно помогает… хороший человек.

— Спасибо вам за все. Пусть Силы отпустят вам здоровья и удачи полной мерой.

— Да ты будто прощаешься? — удивился ведун, — не-ет, девочка, мы с тобой еще не все выяснили. Не таращь глаза — никто тебя не обидит. Прячься под полог и выспись. Как раз тебе время будет до города.

Усмехнулся и они со стражником отъехали, сразу ускорившись. Видно, и правда — очень сильно я их задержала.

Яркий солнечный свет падал из окна в просторную комнату и светлым пятном накрывал широкую кровать, стол со стулом, длинный ларь вдоль стены и кучу крюков на ней у входа. Все выглядело нежилым и пустым, но в комнате было чисто прибрано.

— Пока поживешь здесь. До тех пор, пока прояснится с тобой, да и про деда нужно узнать.

— А чье это жилище?

— Стражи. С другой стороны вход в общий дом, а это комната для командира. Положено ему, но он недавно женился и живет в другом месте. Велел тебя сюда поселить, чтобы была на глазах.

— Мне просто сидеть здесь? — расстроилась я, — пока вы выясняете? Я все же по делу ехала… И деньги у меня тоже на дело отложены.

— Платить за проживание не нужно. И я не думаю, что ты задержишься здесь надолго. Боишься заскучать — помоги кухарке. Заодно отработаешь и харчи, и постой. Так-то ей в помощь дают провинившегося стражника. И тебе при деле веселее будет. Когда что-нибудь прояснится — сразу скажу. Что нужно будет — тоже сразу говори, я каждый день тут. Мужиков я сам запугаю, чтобы не лезли к тебе, но и ты сиди тихо, если лиха не хочешь. Потом делай, что в голову придет — хоть по своему делу иди, хоть за мужа. Вон Микей взял бы тебя хоть сейчас, — хмыкнул, внимательно глядя на меня.

— Я не для себя хочу снять проклятье, а для своей дочки. У меня дитя будет. Может, я косы спрячу, как мужняя? — подошла я к окну и выглянула в него. По двору, огороженному высоким забором, проходили по своим делам стражники, седлали у конюшни коня, тащили внутрь ведра с водой. Чужая, непривычная жизнь проходила перед моими глазами и я вспомнила:

— А бабам же здесь не положено быть.

— Какая из тебя баба? Пигалица. Про дите сейчас придумала? Нет? Кто отец-то? — почему-то сердился ведун.

— Не заставляйте меня врать, все равно не скажу.

— Раньше надо было прятать косы… Тут иначе смотрят на это, могут плохо думать о тебе. Стражник же отец у дитя твоего, так же? То-то им там, как медом намазано — на порубежье…, — зло выдохнул он, — это там у вас так… просто все, а здесь тебя осудят, гулящей назовут. Тут таким косы режут под корень, а дальше дорога только в веселый дом. Почему про тягость свою не сказала раньше? Спрячь косы, скажи, что вдовая, тогда…

— Вы что?! Я верю, что живой он — выжил! — дернулась я к нему. Страшно было даже подумать, а не то что сказать такое! Разве он сам не понимает? Он же снова в битву ринулся, тут каждое неосторожное слово судьбу решить может.

— Обустраивайся, короче… — отвернулся виновато ведун, — стели постель… отоспись. Помыться можешь при кухарне — возле чана сольешь на себя — там тепло и всегда есть горячая вода и мыло. И закуток закрытый. Кухарка присмотрит. Тетку зовут Лешкой, она молчунья, но баба добрая. Другую готовить еду не поставили бы — сама понимаешь. Сейчас отведу тебя поесть. Твои сумы вскоре доставят от городских ворот, — встал он со стула.

— Зачем вы со мной возитесь? Вы же не с каждым так?

Ведун удивился: — Что здесь непонятного? До выяснения. С тобой неясно все. Да и не только в тебе дело. Не переживай — скоро разберемся. Потом иди себе куда хочешь, никто тебя держать не станет, только уж потом про косы не забудь — собери в плат. Ну, так что — пошли? А то мне еще к раненым нужно.

— Как они там? Как мои… тот, что с вами был?

— Это брат мой, сын брата моего отца… выживет. На него моей силы хватило… едва хватило. Все хорошо, все живы будут.

Вечером, уже почти ночью, я сидела в своей комнате, на широкой кровати, кутаясь в большое, толстое одеяло. На мне была теплая мамина сорочка до самых пяточек. Я обхватила руками коленки, положив на них подбородок, и слушала, как стихают к ночи всякие звуки — за стеной, за окном.

Думала о том, как же мне везет на хороших людей — молодого, но сердобольного ведуна, обозных, что поделились теплой накидкой и дали выспаться в дороге, доставив до самого дома. А кухарка, которая мало того, что сытно накормила, так еще и задержалась со мной, покараулила пока я вымоюсь с дороги? Даже разрешила высушить косы на кухарне…, а где это видано, это же бабские патлы… везде лезут. Я постаралась расчесать их осторожно, не насорив.

Наверное, меня берегут Высшие Силы — не иначе. Потому что сижу я сейчас здесь — вымытая, накормленная и смотрю в окно на зимние звезды — далекие, холодные, колючие… Я мало чего видела красивее, чем они. Так может, это и есть те самые Силы — всевидящие, приглядывающие за каждым, за мною так точно. Днем глядят на нас солнышком, а ночами — звездами. Большими… зимними… синими… колючими… Спасибо им…

Глава 5

И задержалась я в этом месте надолго. Прошла зима, и приближались теплые дни. Много чего случилось за это время, но ничего такого, из-за чего я сорвалась бы и кинулась в бега. Ко мне относились хорошо и не обижали, хотя и не баловали. Да и с чего бы?

Кухарка Лешка была еще сильной, дебелой женщиной в летах. И вправду — молчуньей. Говорила только по делу и мне это поначалу нравилось. Посмотрела на меня в первый раз, дождалась, когда уйдет ведун и притянула за руку — усадила за стол. Поставила для меня миску с вкусно пахнущей похлебкой и спросила:

— Говори все, что можешь сказать о себе, чтобы я не надумывала лишнего. Нам рядом работать.

Я рассказала. Она уточнила:

— Так у тебя дитя нагулянное?

— Нет. Так нужно было. Иначе вовсе не суждено было иметь.

Про проклятье тоже пришлось рассказать. Она выслушала и посоветовала:

— Сразу поставь себя правильно, а то набегут… им все равно, что ты мелкая да рябая, лишь бы теплая баба под боком. Про дитя молчи, скоро все равно уедешь, и не узнает никто. Жалуйся мне на них, если что.

Вот и весь наш разговор по душам. А дальше — только про кухарские дела. Она не лезла с вопросами, не пробовала меня разговорить. Хотя мне самой порой хотелось довериться кому-то, высказать про то, что наболело, но она не годилась для этого. Да и жаловаться ни на кого не пришлось. Видно, ведун напугал как-то стражей, и они держались со мной ровно, стряпню хвалили, но лишнего себе не позволяли и даже близко не подходили.

Ведун, наверное, пока ничего про меня не выяснил и просто присматривал со стороны, как я работаю да что делаю.

Работа на кухарне не была тяжелой — у нас дома ее было больше, особенно в последние годы. И тепло было у большой печной плиты, даже жарко. А в моей комнате — холодновато. Но это было не важно, все равно я там только ночевала, а укрывалась всегда тепло. Все у меня было хорошо и спокойно. Плохим я не назвала бы даже тот сон, что приснился вскорости по приезду.

С вечера я уснула и спокойно спала, а потом вдруг стало тяжело ногам… всему телу. Оно оцепенело и перестало слушаться. Меня обездвижил и сковал липкий страх, вновь обливая тело холодным потом, как тогда — когда утопленник ходил кругом избы. Сейчас как будто и нечего было бояться — снился живой человек и совсем не страшный. А было мне так, словно злой домовой давит. Сидел дед за столом в своей избушке и просил у меня прощения: