Я тихо улыбалась — уж кто-кто, а Дарина против не будет. И поймет все. А шума не хотелось и мне, потому что хорошо помнила поселковые свадьбы — суетно, дорого, утомительно. Просто дань принятому повсеместно обычаю. Нас никто не заставляет слепо следовать ему, так что же тянуть, зачем? Если узлом завязывает внутри страшная потребность в нем, вдруг заполонившая и душу, и тело? Если от его руки, что крепко держит сейчас мою, расходится по всему телу жар, вызывая почти непереносимое томление и обещая так много… немыслимо много.

— Завтра, — тихо проронила и я, сжав его руку.

— Ну… раз такое дело… то ближайшая обрядная за поворотом — во дворце, — вздохнул тяжко-тяжко ведун и я вдруг поняла — придуривается же, потешается над нами дед. А он продолжил:

— Я сам проведу обряд. А как же наряд, дочка? Неужто не хочется тебе…

— А есть уже наряд, отец. Все есть, что мне нужно… Вы с гостем перейдите сейчас в другое место — я уберу со стола, — освободила я осторожно руку, но нечаянно утонула в глазах Юраса. Не оторваться, не наглядеться… Вбирала в себя его нежность, любование мною, жажду… купала свою душу во всем этом.

— Дитя вон давно пора класть спать, — буркнул довольно ведун, а я опомнилась и перестала глупо улыбаться.

— Приберусь и уложу, побудьте с ним немножко. Я скоро.

— Вкусно было, спасибо за угощение. Давно не получал столько удовольствия от еды. Ты настоящая мастерица, еще в походе понял… да и все поняли тогда.

Юрас подхватил сына и понес следом за ведуном, а я принялась убирать со стола. Быстро перемыла посуду — теплая вода ждала, и подошла забрать Зоряна. Юрас попросился:

— Я тоже с вами. Можно?

— Сам не усни там под колыбельную, — все подшучивал над нами ведун.

Сынок сегодня вел себя на диво спокойно и тихо. Смотрел на нас во все глаза и помалкивал. Я даже попробовала рукой его лоб — не приболел ли? Когда уложила его, и он уснул под знакомую колыбельную, я встала с детской постели и сразу попала в руки Юраса.

— Оденься тепло, пройдемся. Все равно не уснуть. Или ты устала — готовила же целый день, переживала из-за меня? Пойдешь со мной? Хорошо… Пройдем по парку, там ветер утих и уже не капает. Похоже — скоро и здесь начнет морозить.

Мы вышли, оставив стражника в доме. Юрас обнял меня за плечи и мы пошли прямо, не особо думая — куда идем? Ветер, и правда — стих. Еще не морозило, но все шло к этому. Я подняла к нему лицо и спросила о том, что пришло в голову:

— Вы все же собирались уходить к Змеиному лесу. Ведь нужно спешить, пока не заснежило?

Но Юрас ответил:

— Я не пойду с ним. Не смогу сейчас уйти от тебя. Тарус поймет. Возьмет Дрогмила или Старова Тараза… есть кого. А только я и его постараюсь отговорить от этого похода. Он рвется туда, срывается почти безо всякой подготовки, в спешке. Серьезное дело так не делается. А еще похоже, что он уже опоздал — я чую снег. Пойдет скоро, вот увидишь. Стылость какая-то влажная… Ты не мерзнешь сейчас?

— Не мерзну. Я сейчас радуюсь, что ты не уходишь туда.

— Не смогу, — выдохнул он снова.

Мы долго ходили по ночному парку, много говорили. Он рассказал о своей семье — брате, который сейчас уехал по службе в другую страну. О ведуне, усыновившем их с братом, когда они лишились родных. О том, что это был дед Дарины и они теперь вроде даже, как дальняя родня. О том, что приемный отец оставил им с братом большой дом, но Юрас не очень любит там бывать. Что как-то само собой так сложилось и хозяином в нем чует себя брат.

— Но нам придется немного пожить там — пока не выстроим свой.

— Не надо, Юрас, не спеши решать это. Ведь все равно мне не оставить Мастера одного. Почему бы тебе не жить в нашем доме? Это никакие не приймы, не надумывай себе, не иди на поводу у людских домыслов. Это просто разумно и милосердно — не оставить старого человека одного, не заставлять меня разрываться между вами — на два дома.

— Да, это разумно. Если он будет не против, то я согласен. Мне давно уже… я давно уже живу, не особо переживая — как оно выглядит и что подумают обо мне люди? Может, не всегда верно, не всегда это было так, как нужно…

— Все прошло. Давай забудем, — потянулась я к нему за поцелуем. А он прижал меня к себе и прошептал над ухом:

— На спокойную ночь и сладкий сон — как отведу к дому. Мне мало этого, Таша, так мало, что боюсь сорваться. Меня трясет от желания сделать тебя своей. Внутри будто до предела натянутая тетива — в груди, и она не хочет расслабляться. Нет покоя от тебя, и все не наступает спокойствие. У меня страшная потребность в тебе. Не оттого, что очень давно не… а может, сказывается и это. Но главное — это ты… так манишь… — почти задохнулся он словами, — у тебя кожа нежная, как бархат — цвета молока с брызгами солнца…

— Откуда тебе знать это? — шептала я, тая от таких слов, прижимаясь к его груди щекой.

— Один только раз и смог коснуться, — горько прошептал он. А у меня сердце зашлось от жалости к нему. А потом я поняла — о чем он, и уколола:

— Это когда ты давил меня о конский бок?

— Пальцем по щеке до шеи провел… — вспоминал он, — думать потом не мог ни о чем другом.

Наклонился ко мне и опять зашептал в ухо, зачаровывая своими словами, делая ноги слабыми, а всю меня — млеющей и покорной:

— А косы у тебя, как мед середины лета. Мне нравится в тебе все — до самой последней мелочи, до посиневших тогда от холода пальчиков на твоих ногах. Я едва не сошел там с ума от этого… когда с тебя сорвали сапоги… — замолчал подавленно, а потом продолжил, будто выталкивая из себя слова — весомо, уверенно, продуманно:

— Ты мое наваждение… нужда в тебе почти невыносима. Я не верю, что когда-нибудь утолю эту жажду, что смогу насытиться тобой. Даже твой колючий нрав… он для меня. Я не знаю — когда это со мной случилось? И что было бы, не будь Зоряна… я ведь шел первый раз только к нему… Но сейчас ты будто проросла собою в мое тело и душу, — вздохнул, а потом будто улыбнулся — я поняла это по его голосу:

— Пойдем… я отведу тебя до двери… Нет — еще одно, — вдруг опять трудно выдохнул он, остановившись, — ты вчера успела ко мне первой… спасибо за это. Я уже знал, что сам никогда не откажусь от тебя, но вот как к тебе подступиться…? Я впервые так страшно боялся, Колючка, едва ли не больше, чем тогда — перед смертью. Что не нужен тебе, что опять прогонишь. Даже поединок казался избавлением от этого страха… хоть перестану мучиться им, если не выживу.

Завтра жди к обеду уже готовая… ко всему. Дольше мне не протянуть, Веснушка, я слаб, очень слаб перед тобой. Ты взяла меня к себе в плен, мой рыженький воин…

Пока шли до дома, я тихо радовалась, что все же пошла к нему вчера…, и что он доверился и говорит вот так… Может, раньше и не мог, но сейчас учится этому — и говорить, и открывать душу. И радостно было, что это только для меня, только мне! А еще до меня потихоньку доходило про «готовая ко всему». И не то, чтобы я была против… конечно же — нет! Но вот как раз касаемо этого… в голове крутилось, и я мучительно раздумывала — говорить ему или не говорить? И как-то оно вылетело само, когда я уже входила в дом. Обернулась и вдруг ляпнула:

— Шершавым камнем хорошенько потри ладони, — и в ужасе прикрыла рот обеими руками. Неужто и вправду сказала это? Вот же поселковая дурочка!

— Что такое, Колючка? — враз подобрался он.

— Прошлый раз… ты всю меня исцарапал своими мозолями, — быстро сказала я и захлопнула дверь. Перепуганными глазами взглянула на охранника и чуть не подавилась, сдерживая смех. Что он там, стоя за дверью, сейчас думает?

Глава 29

Вот как я так? Он такие красивые слова говорил, а я…? Сейчас, хорошенько подумав, я понимала, что все же лучше было промолчать. Глупо вышло. Думала, что не усну, переживая об этом. А провалилась в спокойный и счастливый сон почти сразу же.

И подхватилась ранним утром, будто на крыльях взлетела. Закружила, зацеловала Зоряна, чуть не задушила, обнимая, Мастера. Покормила их утром, сияя не покидающей лица улыбкой. Потом мы все втроем смотрели то самое платье, что подарил мне Юрас к балу. Я так и не расспросила его — к чему это было так вдруг, а главное — почему так поздно, когда бал уже был в разгаре?